Жила-была в старину сердитая царица. Все ей было не по нраву: и то не так, и это не по ней. Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат возле будки на часах стоит. Увидел солдат царицу — никогда её не видел. \»Ишь ты!\» — подумал и ухмыльнулся. Не знал солдат — внове стоял при дворце, — что пред царицей ни ухмыльнуться нельзя, ни нахмуриться, ни умильным быть: всё одно царица нравом кипела. Глянула царица на солдата:
— Терпи, — говорят, — чего с царицей сделаешь, она сердитая.
Солдат выслушал умных, а сам подумал: \»Эх, не вам терпеть, а мне!\» — и пошёл к дураку.
При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни кормили и выношенную одежду давали ему донашивать.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошёл. Вошли они в комнату и видят — на кровати женщина лежит и спит.
— А выйдет, — говорит, — из неё царица! Солдат обнадёжился:
— Нынче во дворце, в покоях буду стоять.
— Это к чему же? А сапожник услышит?
— А к чему мне сапожница?
А дурак думает иное: \»Царица Целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснётся. А если и дознается, так я в дураках хожу — какой с меня спрос!\» Солдат согласился:
— Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж по темноте сапожницу во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принёс, а царицу отнёс к сапожнику, — они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок. Ему и воды испить захотелось, и курить надо, и голова у него болит: пусть жена ему воды подаст, трубку найдёт и в утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
Сапожник её опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
— Подымайся, баба! — сапожник говорит. — Пора!
Царица опять открыла глаза.
— Чего пора? — спрашивает. — Ты кто такой? А сапожник ей:
— А ты кто такая? Царица как закричит:
— Ах ты, негодный! Ах ты, окаянный! Да ведь я царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
— Ах, так ты царица!
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать.
— Ах, так ты царица! Так тебе и надо, царица! Ишь ты, лодырь, ишь ты, негодница! Только спать здорова! Я тебе дам — царица! Я тебе дам — как мужу своему не угождать!
Царица как крикнет:
— Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
А никто не идёт — нету никого. Царица и думает: \»Что такое? Видно, я померла и в ад попала — так это, верно, чёрт!\»
Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в своём царстве, и ничего этого не будет: это мне снится.
— Отвяжись от меня, я царица!
Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать старается.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясётся от страха.
После обеда сапожник лёг в кровать:
— Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать: что ж делать-то, ослушаться нельзя.
Так и жила царица у сапожника, жила да мучилась; три дня жила.
А сапожница, как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом, видит — приятно везде. На кровати перины, одеванья шёлковые и ковровые, зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
\»Аль я в раю? — подумала сапожница. — Век того не видала, что вижу!\»
Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а подойти к царице боятся.
— Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
\’
Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел суровое выражение на лице сделать — и ухмыльнулся.
Сапожница-царица и обращается к нему:
— Ты чему ухмыляешься? Мне, что ль, обрадовался?
Солдат ей в ответ:
— Тебе, матушка!
— А того хочу, матушка, пусть меня палками не бьют. Второй год с утра спозаранку колотят, мясо с костей стёрли.
— За ухмылку, матушка.
— Нет уж, матушка, — солдат сапожнице-царице говорит, — заднему я говорить не буду: ты передняя, ты сама упомни и прикажи.
Царица остановилась около солдата:
— Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я сама прикажу и бумагу напишу — не будут тебя бить!
— Аль многих тут бьют?
— Дураки они, что ль? — спрашивает сапожница-царица.
А солдатикам велела дать по двадцать пять рублей каждому, а сверх того по три дня гулянья и по полведра пива.
Собралась царица и пошла из дворца к домишку сапожника, а за ней вельможа идёт.
— Ах ты, бессовестный, ах ты, такой-сякой! — да хвать сапожника по затылку, с того и картуз соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину, и на эту, обе они на вид одинаковые, а которая жена — не разберёт.
Только когда сапожница-царица по спине его ещё разок хлопнула, сапожник понял, которая его жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство своё забыла.
Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить кого было.
Явилась кухарка, подняла царица на неё руку, да видит вдруг рука-то её, царицына, исстирана, работой истёрта, и опустила она свою руку, никого не ударила.
