Три охотника — г-н Пиф, г-н Паф и г-н Ой-ёй-ёй отправились вместе на охоту. Была осень, и на полях уже ничего не росло; вокруг была видна лишь земля, так развороченная плугом, что голенища охотничьих сапог сплошь покрылись грязью, земли было много, и насколько хватал глаз — простирались спокойные бурые волны; иногда на гребне одной из них виднелся каменный крест, или распятие, или пустынная дорога; все выглядело очень одиноко.
Тут господа Пиф и Паф, как говорится, оторопели, ну а что до г-на Ой-ёй-ёй, то ему это состояние всегда было в высшей мере свойственно. Но заяц уверенно продолжал говорить. Глаза его расширились и сделались ненормальными — возможно, оттого, что он заглянул в лицо смерти,- и он начал предсказывать охотникам их будущее.
— Я могу предсказать, каков будет ваш конец, друзья мои,- сказал он,- если вы подарите мне жизнь! Вас, г-н Пиф, уже через семь лет и три месяца поразит коса смерти в образе бычьих рогов; г-н Паф доживет до весьма преклонных лет, но там в конце я вижу что-то очень и очень неприятное — что-то — ах, об этом так просто не расскажешь…- Он запнулся и сочувственно посмотрел на Пафа. После недолгого молчания он поспешно сказал:- А вот г-н Ой-ёй-ёй подавится персиковой косточкой, здесь все просто.
— Быка, которому через семь лет суждено поднять меня на рога, еще и на свете-то нет,- сказал г-н Пиф,- как же он меня забодает, если он, может быть, вообще не родится?
А г-н Ой-ёй-ёй утешил себя словами:
— А я вообще больше не буду есть персики,- так что уже можно считать тебя обманщиком.
И только г-н Паф не сказал ничего, кроме: «Ну-ну!» А заяц им ответил:
— Господа могут относиться к моим словам как им угодно, это ничего не изменит.
Собрались уж было охотники растоптать зайца своими сапожищами, закричали они:
— Ты нас не заставишь верить всяким байкам!
Но в это самое время проходила мимо безобразная старуха с вязанкой хвороста на спине, и охотники поспешили трижды плюнуть через левое плечо, чтобы старуха их не сглазила.
Прогремели ему вслед охотничьи ружья, но зайца уже и след простыл, пропала и старуха; только показалось охотникам, что во время залпа послышался дикий издевательский хохот.
Вытер г-н Пиф пот со лба, мурашки побежали у него по спине.
Г-н Паф сказал:
— Давайте-ка лучше пойдем домой.
А г-н Ой-ёй-ёй уже взбирался вверх по склону.
И только добравшись до каменного креста на гребне, почувствовали они себя в безопасности под его сенью и остановились.
— Мы сами себя околпачили,- сказал г-н Ой-ёй-ёй,- заяц был совершенно обыкновенный.
— А может, то был просто-напросто ветер или на морозе у нас кровь прилила к ушам,- убеждали его г-н Пиф и г-н Ой-ёй-ёй.
Прошептал тут боженька с креста:
— Не убий!..
У троих охотников опять душа ушла в пятки, и они удалились от каменного креста по крайней мере шагов на двадцать; ведь это уж совсем ни на что не похоже, если даже в таком месте не можешь чувствовать себя в безопасности! И не успев собраться с духом, чтобы что-то ответить, они вдруг обнаружили, что ноги их широким шагом поспешают к дому. И лишь когда над придорожными кустами показался дым их очагов, когда залаяли деревенские собаки и детские голоса прорезали воздух, словно ласточкины крылья, тут они сделали своим ногам внушение, остановили их, и на душе у них сделалось легко и хорошо.
— В конце концов каждому суждено умереть,- сказал г-н Паф, которому, согласно предсказанию, предстоял самый долгий путь до этого момента; черт побери, ведь он-то отлично знал, почему так говорит, но его неожиданно стало мучить сомнение, знают ли об этом его спутники, а спросить их он не решался.
Однако г-н Пиф поддержал разговор:
— Если мне нельзя убивать — значит, нельзя убивать и меня! Следовательно, здесь неразрешимое противоречие, точно вам говорю!
Эти слова могли относиться к чему угодно; разумным , это рассуждение вряд ли можно было назвать, и г-н Пиф философически хмыкнул, чтобы скрыть свое пламенное желание — узнать, понимают ли его остальные или у него что-то не в порядке с головой.
Г-н Ой-ёй-ёй, третий охотник, задумчиво раздавил сапогом червя и ответил:
— Мы ведь не только убиваем животных, но и заботимся о них и содержим в порядке поля.
Теперь каждый из них знал, что и другие тоже всё помнят, и покуда они втайне вспоминали об этом, пережитые события начали понемногу расплываться, как сны при свете дня, ибо то, что услышали и увидели трое,- это уже не тайна, а значит, и не чудо, самое большее — мираж. И внезапно все трое вздохнули:
— Слава тебе, господи!
Г-н Пиф направил свой вздох туда, куда смотрел его левый сапог; г-н Ой-ёй-ёй — туда, куда смотрел правый,- ведь оба косились через плечо на боженьку в поле, которому они были втайне благодарны за то, что он не явился им на самом деле; ну а г-н Паф, поскольку его товарищи смотрели совсем в другую сторону, повернулся к кресту всем телом, ущипнул себя за ухо и сказал:
— Мы сегодня пивка выпили натощак; охотник никогда не должен этого делать.
— Так точно!- воскликнули все трое, затянули задорную охотничью песню, в которой много раз упоминались «долы и леса», и принялись швырять камнями в какую-то кошку, которая, вопреки запретам, кралась к полю разорять заячьи норы: ведь теперь охотники и зайца не боялись. Но этот последний эпизод нашей истории уже не так достоверен, как все предыдущее, потому что находятся люди, утверждающие, что зайцы несут яйца только на пасху.
