Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать!
Вечером, когда дети спокойно сидят за столом или на скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он неслышно поднимается по лестнице, потом осторожно приотворяет дверь и брызжет детям в глаза сладким молоком, — в руках у него маленькая спринцовка, соторая выбрасывает молоко тоненькой струйкой. Тогда веки у всех начинают слипаться, и дети уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует — и детские головки поникнут. Но это не больно, — Оле-Лукойе ведь ничего плохого не замышляет, он хочет только, чтобы дети угомонились, а утихомирятся они не раньше, чем их уложишь в постель. И как только они затихнут, он начинает рассказывать им сказки.
Но вот дети заснули, и Оле-Лукойе присаживается на край кроватки. Одет он прелестно — в шелковый кафтан; только нельзя сказать, какого цвета этот кафтан: он отливает то синим, то зеленым, то красным, смотря куда повернется Оле. Подмышкой он держит два зонтика. Один зонтик — тот, что с картинками, — Оле раскрывает над хорошими детьми; и им тогда всю ночь снятся увлекательные сказки. Другой зонтик — совсем простой, гладкий, и Оле раскрывает его над нехорошими детьми; ну, они и спят, как чурбаны, всю ночь, а утром оказывается, что они ровно ничего не видели во сне!
Вот и послушаем, как Оле-Лукойе целую неделю навещал одного маленького мальчика, Яльмара, и каждый вечер рассказывал ему сказки. Целых семь сказок рассказал, — в неделе ведь семь дней.
ПОНЕДЕЛЬНИК
— Так! — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель. — Прежде всего я принаряжу комнату!
И вот все цветы в горашках мгновенно выросли, стали большими деревьями и протянули свои длинные ветви к самому потолку; комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев покрылись цветами; и ни один цветок не уступал розе в красоте и аромате, а на вкус (если бы только вы захотели его попробовать) был слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. А еще на деревьях росли пышки, которые чуть не лопались, — так щедро они были начинены изюмом. Просто чудо! Но вдруг из ящика стола, где лежали учебники Яльмара, раздались громкие стоны.
— Что там такое? — сказал Оле-Лукойе и, подойдя к столу, выдвинул ящик.
Оказалось, что это трещала и скрипела аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все цифры готовы были разбежаться кто куда; грифель, как собачонка, скакал и прыгал на своей веревочке: он горячо желал помочь делу, да не мог. Из тетради Яльмара тоже доносились жалобные стоны, и слышать их было страшно. На каждой странице этой тетради в начале каждой строки стояли рядом большие и маленькие буквы — и те и другие очень красивые. То были прописи. А возле них располагались другие себя столь же красивыми. Их писал сам Яльмар, и они прямо-таки калились на проведенную карандашом линию, вместо того чтобы стоять на ней прямо.
— Вот как надо держаться! — учила пропись. — Вот так, с легким наклоном вправо!
— Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не умеем! Мы такие убогие!
— Так вас надо немножко подтянуть! — проговорил Оле-Лукойе.
— Ах, нет, нет! — закричали буквы и сразу выпрямились, просто загляденье!
— Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
И он так вышколил буквы Яльмара, что они теперь стояли прямо и стройно, — так умеют стоять только буквы в прописях. Но когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар утром проснулся, буквы снова сделались такими же убогими, как и прежде.
ВТОРНИК
Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своей волшебной спринцовкой до мебели, и все вещи в комнате сейчас же принялись болтать друг с другом — все, кроме плевательницы; она молчала и про себя возмущалась ветреностью других вещей: ну можно ли говорить и думать только о себе да о себе, не обращая внимания на ту, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
Над комодом висела большая картина в золоченой раме. На ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо роскошных дворцов куда-то далеко за лес, в безбрежное море.
Оле-Лукойе прикоснулся волшебной спринцовкой к картине, и вот нарисованные птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака поплыли по небу; видно было даже, как скользили по картине их тени.
Затем Оле приподнял Яльмара до уровня рамы, и мальчик ступил прямо в высокую траву. Освещенный солнышком, что сияло сквозь листву деревьев, он побежал к воде и уселся в маленькую лодку, которая покачивалась на воде у берега. Лодочка была выкрашена в красный и белый цвет, а паруса ее блестели, как серебряные. Шесть лебедей, в золотых коронах, надетых на шеи, с сияющими синими звездами на головах, повлекли лодочку мимо зеленых лесов, где деревья шептали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказали им бабочки.
Удивительные рыбы с серебристой и золотистой чешуей плыли за лодкой, ныряли и, подпрыгнув, опять с шумом шлепались в воду; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами, комары толклись, а майские жуки гудели: «Бум! Бум!» Всем им хотелось проводить Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.
Да, это было плаванье!
Леса то густели и темнели, то становились похожими на красивейшие сады, освещенные солнцем и усеянные цветами. На берегах реки возвышались большие хрустальные и мраморные замки, а на балконах этих дворцов стояли принцессы, — и все они были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл, — они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке хорошенького сахарного поросенка, — такого редко можно купить у торговки сладостями. Яльмар, проплывая мимо, хватал поросенка, но принцесса не выпускала его из рук; поросенок переламывался, и оба получали свою часть: Яльмар — побольше, принцесса — поменьше. У всех замков стояли на часах маленькие принцы, они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — это явно были настоящие принцы!
Яльмар плыл по лесам, по каким-то огромным залам и городам… Проплыл и через тот город, где жила его няня, которая нянчила его, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кивала ему, махала рукой и пела трогательную песенку, которую сама когда-то сочинила и прислала ему:
Живу я, а мысли мои все с тобой,
Мой Яльмар, мой мальчик любимый!
Ведь я целовала твой любик крутой,
И щечки, и ротик, родимый.
Я слышала первый твой лепет, дитя,
Грустила, тебя покидая…
Господь оградит от несчастий тебя:
Ты ангел из светлого рая!
Птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали кронами, поддакивая Оле-Лукойе, словно он и им тоже рассказывал сказку.
СРЕДА
Ну и дождь лил! Яльмар слышал его шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепный корабль.
— Хочешь поехать, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих краях, а к утру — опять дома!
И вот Яльмар, в воскресном платье, вдруг очутился на великолепном корабле. Погода мгновенно прояснилась, и корабль поплыл по улицам, мимо церкви, — кругом было сплошное огромное озеро. Наконец, он уплыл так далеко, что земля скрылась из виду. В поднебесье летела стая аистов: они гоже покинули родину и направились в дальние теплые края. Летели они длинной вереницей, один за другим. Аисты были в пути уже много-много дней, и один из них так утомился, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже. Вот он взмахнул ими еще раза два, но… напрасно! Вскоре он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бух! — упал прямо на палубу.
Юнга подхватил его и посадил в птичник, к индейкам, уткам и курам. Бедняга аист стоял и уныло озирался.
— Ишь какой! — закудахтали куры.
Индюк надулся что было силы и спросил у аиста, кто он такой, а утки пятились, толкались и крякали: «Дур-рак! Дур-рак!»
И вот аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые носятся по пустыне так же быстро, как дикие лошади. Но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать друг друга и крякать:
— Правда, он дурак?
— Конечно, дурак! — подтвердил индюк и от возмущения надулся и залопотал что-то.
Тогда аист замолк и стал думать о своей Африке.
— Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индюк.- Почем за аршин?
— Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки; но аист как будто и не слыхал ничего.
— Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индюк. — А ведь хлестко я сострил! — добавил он. — Или вы шуток не понимаете? Ну и тупоголовый! Что ж, позабавимся без него! — и он снова залопотал что-то.
Курицы закудахтали, а утки закрякали: им было очень
СРЕДА
Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу, — он уже успел отдохнуть. И вот аист склонил перед Яльмаром голову, как бы в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры опять закудахтали, утки закрякали, а индюк так надулся, что гребешок его побагровел.
— Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся в своей кроватке.
Славно они с Оле-Лукойе попутешествовали этой ночью!
ЧЕТВЕРГ
— Знаешь что?.- сказал Оле-Лукойе. — Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу: две мышки собираются пожениться нынче ночью. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, как говорят!
— А как же я пролезу сквозь дырочку в полу? — спросил Яльмар.
— Положись на меня! — ответил Оле-Лукойе. — Ты у меня сделаешься совсем маленьким.
И не успел он дотронуться до Яльмара своей волшебной спринцовкой, как тот вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и, наконец, сделался совсем крошечным — ни дать ни взять мальчик с пальчик.
— Мундир можно будет занять у оловянного солдатика, — сказал Оле-Лукойе. — Я думаю, он тебе будет впору. Как приятно быть в гостях в мундире!
— Ладно! — согласился Яльмар, и когда переоделся, стал похожим на образцового оловянного солдатика.
— Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
— Надеюсь, это не затруднит вас, фрекен? — отозвался Яльмар.
И вот они поехали на мышиную свадьбу.
Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они сначала попали в длинный коридор, такой узкий, что здесь только в наперстке и можно было проехать. Коридор был ярко освещен светящимися гнилушками.
— Как хорошо здесь пахнет, правда? — сказала мышка-возница. Весь коридор вымазан салом! Что может быть лучше!
Наконец, добрались и до того зала, где праздновали свадьбу. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры; а посередине, на корке выеденного сыра, восседали жених с невестой и ненасытно целовались на глазах у всех. Ну что ж, ведь они уже обручились и сейчас должны были обвенчаться.
А гости все прибывали и прибывали; и в давке счастливую парочку оттеснили к самому входу, так что никто уже больше не мог ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, тоже был весь вымазан салом; никакого другого угощения не было, а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, — то есть, конечно, только первую букву каждого имени. Диво, да и только!
Все мыши признали, что свадьба удалась на славу, и время прошло очень приятно.
Яльмар поехал домой. Довелось и ему побывать в блестящем обществе; правда, пришлось совсем съежиться, чтобы влезть в мундир оловянного солдатика.
ПЯТНИЦА
— Просто не верится, какое множество пожилых людей жаждет залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — И особенно жаждут те, которые сделали что-нибудь дурное. «Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто глаз не можем сомкнуть, лежим без сна всю ночь напролет, и нас окружают наши дурные дела: рассядутся, словно гадкие гномы, по краям кровати и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их, Оле, чтобы мы могли покрепче уснуть; а уж мы бы тебя вознаградили! — добавляют они с глубоким вздохом. — Ну, спокойной ночи, Оле! Деньги на окне!» Но я ни к кому не прихожу за деньги, — заключил Оле-Лукойе.
— Что будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.
— Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком, — ее зовут Герман, — хочет повенчаться с куклой Бертой. Кроме того, сегодня день рождения куклы, и ей готовят много подарков.
— Знаю! Знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас же празднует их день оождения или свадьбу. Так она уже раз сто проделывала.
— Да, а сегодня ночью это будет в сто первый и, значит, в последний раз. Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
Яльмар посмотрел на стол. На нем стоял картонный домик с освещенными окнами, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой в задумчивости сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да им и было о чем задуматься! Оле-Лукойе, облачившись в бабушкину черную юбку, перевенчал их, и вот вся мебель в комнате запела на мотив марша забавную песенку, которую сочинил карандаш:
Пускай к невесте с женихом Примчится наша песня в дом. Горды собой, сидят вдвоем, — Их сделали, взяв пакли ком И лайкой обтянув кругом! «Ура! Ура!» — мы им поем.
Затем молодые получили подарки, но от еды отказались — они были сыты своей любовью.
— Ну, поехать нам теперь на дачу или отправиться за границу? — спросил молодой муж.
На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз высиживала цыплят. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют тяжелые виноградные гроздья, где воздух так легок, а горы отливают такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
— Но там не растет наша кудрявая капуста! — сказала курица. — Одно лето я со своими цыплятами жила в деревне; там была большая куча песку, и мы могли в ней рыться и копаться сколько угодно. Кроме того, нам разрешили ходить в огород, где росла капуста. Ах, какая она была зеленая! Нет ничего красивее ее!
— Да ведь один кочан капусты похож на другой как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь часто бывает ненастье.
— Ну, к этому можно привыкнуть, — проговорила курица.
— Но здесь так холодно, того и гляди замерзнешь!
— Для капусты это как раз хорошо, — заметила курица. — Да, наконец, и у нас бывает тепло! Вот, например, четыре года назад лето у нас тянулось целых пять недель. А жара-то какая стояла — дышать нечем было! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых тварей, какие водятся в теплых краях. Нет и разбойников. Только отщепенец не считает нашу страну лучшей в мире. Такой недостоин жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь гоже путешествовала, целых двенадцать миль проехала в бочонке, — и ничего приятного в путешествии не нашла.
— Да, курица наша — умница, — сказала кукла Берта. — Мне тоже ничуть не нравится шляться по горам; только и знаешь: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, лучше мы переедем в деревню, где много песка, и будем гулять по огороду, где растет капуста.
На том и порешили.
СУББОТА
— А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
— Сегодня некогда, — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головой.
— Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра праздник, воскресенье. Мне надо влезть на колокольню, чтобы проверить работу церковных домовых, которые должны вычистить колокола, а не то они завтра будут плохо звонить; потом выйду в поле посмотреть, смахнул ли ветер пыль с травы и листьев. А уж потом наступит время и для самой трудной работы: придется снять с неба и почистить все звездочки. Я их собираю в свой передник и при этом нумерую каждую звездочку и дырочку, в которой она сидела, чтобы потом разместить их все по местам, не то они будут плохо держаться и покатятся с неба одна за другой!
— Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! — проговорил вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень признателен вам за то, что вы рассказываете мальчику сказки, но вы не должны извращать его представления. Снимать с неба звезды и чистить их невозможно: звезды такие же светила, как наша земля, тем-то они и хороши.
— Спасибо тебе, прадедушка! — отозвался Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты глава семьи, наш родоначальник, но я все-таки постарше тебя? Я старший язычник; древние римляне и греки считали меня богом сновидений. Я бывал в знатнейших домах и теперь туда вхож, и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам.
И Оле-Лукойе ушел, сунув зонтики подмышку.
— Ну, уж нельзя и мнения своего высказать! — проворчал старый портрет.
Тут Яльмар проснулся.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
— Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.
Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин пор трет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разгово по-вчерашнему.
— А теперь ты расскажи мне вот какие сказки: про пят зеленых горошин, что родились в одном стручке, про петуши ную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопаль ную иглу, которая возомнила себя швейной иголкой, — сказа Яльмар.
— Ну, хорошенького понемножку! — отозвался Оле-Лу койе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своег брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не являете больше, чем один раз в жизни. А уж если явится, то бере человека, сажает к себе на коня й рассказывает ему сказки А знает он их только две: одна из них так прекрасна, что и описать нельзя, но зато другая… нет слов выразить, какая она страшная!
Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
— Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким выглядит на картинках, где его рисуют в виде скелета. Кафтан на нем вышит серебром, как гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ… Гляди, как он скачет!
И Яльмар увидел, как мчится во весь опор другой Оле-Лукойе, сажая к себе на коня и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади, но сначала всегда спрашивал:
— Какие у тебя отметки?
— Хорошие! — отвечали все.
— Покажи-ка! — говорил он.
Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им веселую сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие — сажал позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись в ужасе, плакали и старались спрыгнуть с коня, да не могли, потому что сразу же крепко прирастали к седлу.
— Но ведь Смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!
— Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки.
— Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
Он был очень доволен.
Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.
