На одной улице стоял старый-старый дом, ему было чуть не триста лет, — год его постройки был указан на одной из балок, среди затейливой резьбы — тюльпанов и побегов хмеля; тут же было вырезано старинными буквами и с соблюдением старого правописания целое стихотворение. Над каждым окном красовались рожи, корчившие гримасы. Верхний этаж дома выступал вперед над нижним; по краю крыши шел водосточный желоб с головой дракона на конце. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота, — желоб был дырявый.
Все остальные дома на улице были такие новенькие, чистенькие, с большими окнами и ровными стенами; по всему видно и даже думали: «Долго ли он будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается по ту сторону от него! А лестница-то! Широкая, будто во дворце, и высокая, словно ведет на колокольню. Железные перила напоминают вход в могильный склеп, а на них блестят большие медные шары. Просто неприлично!»
Против старого дома, на другой стороне улицы, стояли такие же новые хорошенькие дома и думали то же, что их собратья; но в одном из них сидел у окна маленький краснощекий мальчик с ясными, сияющими глазками; ему старый дом и при солнечном и при лунном свете нравился больше всех остальных домов. Глядя на стену старого дома с истрескавшейся и местами обвалившейся штукатуркой, он рисовал себе самые причудливые картины, воображал всю улицу застроенной такими же домами с широкими лестницами, выступами и остроконечными крышами, видел перед собою солдат с алебардами и водосточные желобы в виде драконов и змеев… Да, на старый дом можно было заглядеться! Жил в нем один старичок, носивший короткие панталоны до колен, кафтан с большими медными пуговицами и парик, про который сразу можно было сказать: вот это настоящий парик! По утрам к старику приходил старый слуга, который убирал в доме и выполнял поручения старичка хозяина; остальное время дня старик оставался в доме один-одинешенек. Иногда он подходил к окну и смотрел на улицу. Мальчик кивал старику головой, а старик отвечал ему тем же. Так они познакомились и подружились, хоть и ни разу не говорили друг с другом, но это их не смущало!
Раз мальчик услышал, как родители его говорили:
— Старику вообще живется недурно, но он так ужасно одинок!
В следующее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумажку, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.
— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину! У меня два оловянных солдатика, так вот ему один. Пусть он останется у него, потому что я слыхал, что старый господин так ужасно одинок!
Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнес солдатика в старый дом. Потом слуга явился к мальчику спросить, не пожелает ли он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.
Медные шары на перилах лестницы блестели ярче обыкновенного, точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи, — на дверях были вырезаны трубачи, которые выглядывали из тюльпанов.
Надувались сильнее, чем всегда. Они трубили: «Тра-та-та-та! Мальчик идет! Тра-та-та-та!» Двери отворились, и мальчик вошел в галерею. Все стены ее были увешаны старыми портретами рыцарей в латах и дам в шелковых платьях; рыцарские доспехи бряцали, а платья шуршали… Потом мальчик прошел лестницу, которая сначала поднималась высоко вверх, а потом спускалась опять вниз, и очутился на довольно ветхой террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых выглядывали зеленая трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты такой густой зеленью, что походили на сад. На террасе стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами; цветы росли в них, как хотели. В одном горшке гвоздика перевесилась через край; зеленые побеги ее тянулись во все стороны, и гвоздика как будто говорила: «Ветерок ласкал меня, солнце целовало и обещало подарить мне в воскресенье еще цветочек! Еще цветочек в воскресенье!»
С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей, тисненной золотыми цветами.
Позолота вся сотрется, Свиная кожа остается! — говорили стены.
В той же комнате стояли разукрашенные резьбой кресла с высокими спинками и подлокотниками.
— Садись! Садись! — приглашали они, а потом жалобно скрипели: — Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф! Ревматизм в спине! Ох!
Затем мальчик вошел в комнату с большим выступом на улицу. Тут сидел сам старичок хозяин.
— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он мальчику. — Спасибо, что сам пришел.
«Так, так», или, скорее, «крак, крак», — закряхтела и заскрипела мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они только мешали друг другу смотреть на мальчика.
На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым, веселым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы ее были напудрены, а пышное платье топорщилось. Она не сказала ни «так», ни «крак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:
— Где вы ее достали?
— В лавке старьевщика, — отвечал тот. — Там много таких портретов; никто не знает о них и не интересуется ими. Все эти люди давным-давно умерли и похоронены. Вот уж лет пятьдесят, как этой дамы нет на свете, но я знавал ее в старину.
Под портретом висел за стеклом букетик засушенных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят — такие они были ветхие! Маятник больших старинных часов качался взад и вперед, стрелка двигалась, и все в комнате старело, само того не замечая.
— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! — сказ мальчик.
— О! Меня посещают мысли о прошлом и все то, что с ни связано. А теперь вот и ты навестил меня. Нет, мне очень хорошо!
И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, горожане развевающимися знаменами. У портных на знаменах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожнике не сапоги, а орел о двух головах: ведь сапожники всегда шью парную обувь. Да, это была замечательная книга с картинками!
Старый господин пошел в другую комнату за вареньем яблоками и орехами. В старом доме, право, было прелесть как хорошо!
— А мне просто невмочь оставаться здесь! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. — Как-то пусто и печально. Нет, кто привык к семейной жизни, тому здесь плохо. Сил мои больше нет! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше Не то что у тебя! Как весело разговаривали твои отец и мать, вы, дети, поднимали такую милую возню. Старый хозяин та одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на нег кто-нибудь ласково? Бывает у него елка? Получает он подарки? Ничего! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого житья!
— Ну, ну, полно! — сказал мальчик. — По-моему, здесь чудесно; его навещают мысли о прошлом, воспоминания.
— Что-то не видал их, да они мне и незнакомы, — отвечал оловянный солдатик. — Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!
— А надо! — сказал мальчик.
В эту минуту в комнату с веселою улыбкой вошел старичок и принес чудеснейшее варенье, яблоки и орехи. Мальчик перестал думать об оловянном солдатике.
Веселый и довольный вернулся он домой. Дни шли за днями; и старик из старого дома и мальчик по-прежнему кивали друг другу в окно. И вот мальчик снова отправился туда в гости.
Резные трубачи опять затрубили: «Тра-та-та-та! Мальчик пришел! Тра-та-та-та!» Рыцари на портретах бряцали доспехами, дамы шуршали шелковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и кряхтели от ревматизма в спине: «Ох!» Словом, все было как и в первый раз, — в старом доме часы и дни были один как другой.
— Нет, я не выдержу! — сказал оловянный солдатик. — Я уж плакал оловом. Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят мне руку или ногу — все-таки хоть перемена будет. Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за мысли о прошлом и воспоминания. Меня они тоже навестили; и поверь — им не обрадуешься, если они начнут навещать тебя часто. Под конец я готов был спрыгнуть с сундука… Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною как живые!.. Это было утром в воскресенье… Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом. Отец и мать были тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестренка ваша Мария. А ей стоит только услыхать музыку или пение — все равно какое, — сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт, — вы пели так протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я и не удержался, засмеялся про себя — да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка, она и теперь еще не прошла, — и поделом!.. Все, что я когда-нибудь пережил, возникает теперь внутри меня: это и есть мысли о прошлом и воспоминания. А вы и теперь еще поете по воскресеньям? Расскажи мне что-нибудь про малютку Марию! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет, нет, я не выдержу!..
— Ты подарен, — сказал мальчик, — и должен оставаться тут. Разве ты не понимаешь этого?
Старый господин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт — больших, расписанных золотом, каких теперь уж не увидишь! Старичок открыл для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом песенку.
— Эту песенку певала когда-то она, — сказал он, кивая на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.
— Я хочу на войну! Хочу на войну! — завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука на пол.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок, искал и мальчик — нет солдатика!
— Ну, я найду его после, — сказал старичок, но так и не нашел: пол весь был в щелях; солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.
Вечером мальчик вернулся домой. Время шло: наступила зима, окна замерзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть маленькое отверстие, в которое бы можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил все завитушки и надписи на старом доме и засыпал лестницу, — дом стоял, словно нежилой.
Да так оно и было: старый хозяин его умер.
Вечером к старому дому подъехала колесница, на нее поставили гроб и повезли старичка за город в фамильный склеп. Никто не шел за гробом, — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.
Несколько дней спустя в старом доме был назначен аукцион. Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое туда; портрет дамыдупленный в лавке старьевщика, вернулся к нему, да так и остался: никто ведь не знал этой дамы, и никому не нужен был ее портрет.
Весною начали ломать старый дом — «эту жалкую рухлядь», как говорили люди, — и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной кожи, висевшей клочьями; зелень на террасе разрослась еще пышнее и густо обвивала упавшие балки. Наконец, место очистили совсем.
— Вот и отлично! — сказали соседние дома. Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и белыми ровными стенами. Перед ним, то есть собственно на том самом месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома; садик был обнесен высокой железной решеткой с железной калиткой. Все это выглядело так нарядно, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Виноградные лозы были усеяны десятками воробьев, которые чирикали наперебой, — но не о старом доме, они ведь не могли его помнить. С тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиной. Из него вышел дельный человек, на радость его родителям. Он только что женился и переехал со своею молодою женой как раз в этот новый дом с садом. Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на клумбу какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:
— Ай! Что это?
Она укололась, — из мягкой рыхлой земли торчало что-то острое. Это был-да, подумайте только! — оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, смешался с мусором, когда разрушили дом, и много-много лет пролежал в земле.
Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым листком, а затем своим тонким носовым платочком. Как чудесно запахло от него духами! Оловянный солдатик словно очнулся от обморока.
— Дай-ка мне посмотреть! — сказал молодой человек, засмеялся и покачал головой. — Ну, это, конечно не тот самый, но он напоминает мне одну историю из моего детства.
И он рассказал жене о старом доме, о его хозяине и об оловянном солдатике, которого послал старичку, потому что он был так ужасно одинок. Словом, он рассказал все, как было в действительности, и молодая женщина даже прослезилась, слушая его.
— А может быть, это и есть тот самый оловянный солдатик! — сказала она. — Я спрячу его на память. Но ты непременно покажи мне могилу старика.
— Я и сам не знаю, где она, — отвечал он. — Да и никто не знает. Все его друзья умерли раньше него, никому и дела не было до его могилы, я же в те времена был еще совсем маленьким мальчуганом.
-Как ужасно быть таким одиноким! — сказала она.
— Ужасно быть одиноким! — сказал оловянный солдатик. — Но какое счастье сознавать, что тебя не забыли!
— Счастье! — поторил чей-то голос, но никто, кроме оловянного солдатика, не видел, что это был лоскуток обоев из свиной кожи, — вся позолота с него сошла, и он был похож на грязный комок земли, но он по-своему смотрел на вещи, и высказал это:
Да, позолота вся сотрется, Свиная кожа остается!Оловянный солдатик, однако, с этим не согласился.
