Это выяснилось уже при его рождении, потому что, несмотря на уговоры и угрозы врача и нажим акушерки, он никак не отваживался появиться на свет. А когда узрел наконец мрак этого мира, то вид у него самого был весьма непрезентабельный, и его головка очень смахивала на обыкновенный кочешок красной капусты.
Руденцу это показалось несколько смело, и он выразил сомнение. Но жена была в восторге от своего плана, она немедленно принялась верить и заявила, что ничто лучше не убедит соседей в истинности их с Руденцем жизненной мудрости, чем если они сумеют всего за четыре месяца, веруя, произвести на свет ребеночка. Руденц согласился, и — смотри-ка! — через четыре месяца жена и впрямь родила здоровенького мальчугана.
Всем на диво расцветал он под любовной родительской опекой, вырос большой, сильный, пожалуй, даже малость толстоватый, а уж лопал за троих. Знакомые, придя в гости, не уставали нахваливать могучее телосложение мальчика и, случалось, говорили: «А на отца-то не похож…»
— Вполне понятно,- отвечал на это Руденц, украдкой косясь на супругу,- ведь у нас было так мало времени…
Конечно же, Руденц старался воспитать мальчика в своем духе и, когда тот подрос и начал соображать,рассказал ему о вере, которая движет горами и вообще свершает все на свете. Сын не поверил, и это огорчило Руденца больше, чем он в своей робости отваживался признаться себе. Когда он стал заместителем начальника цеха, сыну исполнилось пятнадцать лет. Руденц использовал этот повод для разговора с сыном и рассказал ему, как он с самого начала твердо уверовал, что, несмотря на все трудности, в один прекрасный день станет заместителем… И вот пожалуйста!
— Я мог бы привести тебе еще много удивительных примеров из моей жизни, но пока и этого хватит,- добавил он.
— Брехня,- молвил сын и выплюнул резинку прямо на ковер.
Руденц опечалился, но теперь он тверже, чем когда-либо, верил: однажды Он сумеет доказать сыну, что вера свершает все, абсолютно все на свете.
Довольно долго родители надеялись, что их отпрыск станет студентом, но обнаружилось полное отсутствие у него каких бы, то, ни было способностей. Его отдали в ученье к слесарю, но и тут дело шло туго, в конце концов, Руденц пристроил чадо к себе на фабрику. Здесь парню как будто понравилось, а девчонки-ткачихи очень даже понравились. Так он и жил себе припеваючи, в двадцать лет отпустил бороду, обзавелся красной рубашкой, а пообедав, клал ноги на стол.
Но и теперь Руденц не упускал случая преподать сыну свое учение. Обычно, если отец робко приводил какой-нибудь пример или довод, сын, молча, жевал, уставься в телевизор, а если родитель не отставал, он стаскивал одну ногу со стола, давал пинка папаше и, не отрываясь от телеэкрана, рявкал: «Катись!»
Правда, однажды вечером, когда Руденц присел, опасаясь пинка, на самый краешек дивана и опять принялся за свое, сын чуть-чуть повернулся к нему и изрек, не переставая двигать челюстями:
— Все будет правда, во что поверишь?
— Тогда поверь-ка, что ты — мотоцикл. Мотоцикл хочу.
Сперва Руденц обиделся, даже оскорбился. Но потом его осенило — вот он, тот случай, в который он так долго верил! Теперь-то он на деле докажет сыну, что может свершить вера. Не говоря ни слова, он встал и пошел к себе в комнату. В дверях он обернулся и спросил:
— Мопед?
