Былины из цикла «Илья Муромец и Калин-царь» (иначе его называют «Илья Муромец и татарское нашествие») занимают центральное место во всем русском эпосе. В.Я. Пропп пишет: «Песни об отражении татар — самое значительное из того, что в области эпоса создано русским народом. (…) Былины времен татарщины представляют собой качественно иное образование, чем все былины, предшествующие им».
Большинство исследователей считают, что былины этого цикла были созданы во время татаро-монгольского ига, еще до его свержения, и тем не менее в них художественно-убедительно и, как оказалось впоследствии, исторически достоверно изображена победа русского народа и изгнание татар. По мнению В.Я. Проппа, «песня выражала не отдельные факты побед и поражений; в дни бедствий песня выражала несокрушимую волю народа к победе и тем ее подготовляла и способствовала ей».
Туже мысль высказывает В.И. Калугин: «В былине «Илья Муромец и Калин-царь» отражено не отдельное историческое событие, реальное сражение, допустим, на реке Калке в 1223 году или на Куликовом поле в 1380-м, а целый ряд таких сражений, как великих, так и малых. Перед нами эпическая условность — такого сражения не было, и одновременно эпическое обобщение — такие сражения были; верность не факту, а духу истории».
Татарский Калин-царь — обобщенный образ врага, хотя в некоторых вариантах былины он назван историческим именем Мамая или Батыя.
Былинам из цикла «Илья Муромец и Калин-царь» обычно предшествует рассказ о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром. В одних вариантах былины Владимир не оказал Илье Муромцу должного уважения, не позвав его на пир, или позвал, но посадил «в место непочетное», и оскорбленный богатырь ломает лавки в княжьей палате, разгоняет гостей, или выходит на улицу и стреляет из лука по княжьему дворцу, снеся золоченую крышу. В других вариантах Илью оговаривают перед князем «бояре кособрюхие».
Так или иначе, Владимир разгневался на Илью Муромца и велел посадить его в погреба глубокие, запереть решетками железными, не давать ему ни еды, ни питья, сказав: «Пусть помрет он, собака, с голоду!» Узнала про то Владимирова жена, княгиня Апраксия, и подумала: «Ежели помрет Илья Муромец с голоду, кто постоит за Киев-град, за князя Владимира, за меня, княгиню Апраксию?» Велела она сделать поддельные ключи от погреба, приказала верным людям отнести Илье перины пуховые, одеяла теплые и кормить его каждый день досыта. И никто про это не знал, не ведал.
Было при дворе князя Владимира еще двенадцать храбрых богатырей. Обиду, что нанес князь Илье Муромцу, они приняли как свою собственную, отказались отныне служить князю Владимиру, уехали из Киева и раскинули свои шатры в чистом поле.
Меж тем по всем землям, по всем ордам прошел слух, что не стало в Киеве богатырей, а Илья Муромец сидит в погребе.
Как услышал про то Калин-царь, собрал силушку великую и пошел на Русь. Растянулось вражье войско на сотню верст. Прогибается под его тяжестью мать сыра земля, от конского пару померкло красное солнце, потускнел ясный месяц — не видать ни луча белого свету.
Остановился Калин-царь в семи верстах от Киева, послал князю Владимиру ярлык скорописчатый: «Аи же ты, Владимир стольнокиевский! Отдай мне добром стольный Киев-град, без драки великой, без кроволития. А добром не отдашь — с бою возьму, князей, бояр всех повырублю, Божьи церкви огнем спалю, тебя с княгинею в полон угоню!» Читает князь Владимир тот ярлык — слезами заливается. Не поднимаются у него белые руки, не глядят у него ясные очи. Говорит Владимир: «Кабы был в живых Илья Муромец, не боялись бы мы собаки-Калина-царя! Постоял бы Илья Муромец за Киев- град, за меня, за князя Владимира».
Говорит тут княгиня Апраксия: «Нынче ночью мне мало спалось, да много во сне виделось. Привиделось мне, будто жив Илья Муромец в погребах глубоких, за решетками железными».
Спустился князь Владимир в погреба глубокие, отомкнул решетки железные, видит — сидит там Илья жив-здоров.
Поклонился князь Илье низехонько: «Ты прости меня, Илья Муромец! Выходи из погреба глубокого — надобно постоять за стольный Киев-град, за меня, за князя Владимира!» Ни слова не ответил Илья Муромец, даже не посмотрел на князя.
Тогда спустилась в погреб княгиня Апраксия, просит Илью: «Уж ты постой, Илья, застольный Киев-град, за ласкового князя Владимира!» Говорит Илья княгине: «Аи же ты, княгиня Апраксия! Я иду стоять за веру христианскую, и за землю русскую, за вдов, за сирот, за бедных людей да за тебя, княгиня Апраксия. А ради собаки-князя Владимира и не вышел бы я из погреба!» Седлал Илья Муромец своего коня. Клал седелышко черкасское, подтягивал подпруги шелковые, а шпенечки у подпруг — булатные, пряжечки — красна золота. Все не ради красы, ради крепости: шелковые подпруги тянутся, да не рвутся, булат-железо гнется, да не ломается, красное золото мокнет, да не ржавеет.
Выехал Илья в чистое поле, видит — нагнано вражьей силы черным-черно. От покрику человечьего, от ржания лошадиного приуныло сердце богатырское.
Поехал Илья вдоль вражьей силы — не мог до конца-краю доехать. Думает Илья: «Не одолеть мне этой силы в одиночку!» Поднялся он на высокую гору, посмотрел на все четыре стороны — повысмотрел на восточной стороне белые шатры, а у шатров пасутся кони русских богатырей, тех, что покинули Киев-град, ушли от князя Владимира.
Поскакал Илья к белым шатрам. Пустил своего Бурушку пастись вместе с конями богатырскими, сам вошел в шатер. Сидят там богатыри — обедают.
Увидели богатыри Илью — обрадовались. Усадили с собой за дубовый стол, накормили, напоили.
Говорит им Илья Муромец: «Аи же вы, русские могучие богатыри! Вы садитесь-ка на добрых коней, поедем в чистое поле биться с несметной силой татарскою».
Отвечают богатыри: «Не будем мы седлать добрых коней, не поедем в чистое поле, не станем биться с татарскою силой! И ты не ходи. Пусть бьются князья да бояре. Много их у князя Владимира, он их кормит и поит, и жалует, а нам от князя Владимира — нет ничего».
Не по сердцу пришлась такая речь Илье Муромцу. Вышел он из белого шатра, сел на своего доброго коня, поскакал один в чистое поле.
Не ясен сокол налетел на стаю серых уток — налетел на врагов русский богатырь Илья Муромец. Стал он бить силу татарскую, бьет, словно траву косит.
Вдруг заговорил Бурушко человеческим голосом: «Аи же ты, мой добрый хозяйнушко! Сделаны у Калина-царя под землей три глубоких подкопа. Просядет подо мной земля, и провалимся мы с тобой в те подкопы. Из первых двух подкопов я выскочу и тебя на себе вынесу, а из третьего подкопа вынести не смогу».
Прыгнул Бурушко — провалился в подкоп, да тут же выскочил и Илью на себе вынес. Провалился в другой — снова выскочил и вынес Илью, а провалился в третий — не усидел Илья в седле, Бурушко выскочил, а Илья в подкопе остался.
Бросились татары ловить богатырского коня, да Бурушко им в руки не дался — ускакал в чистое поле.
Вытащили татары Илью из подкопа, сковали оковами железными — ручными, ножными и заплечными, привели к Калину-царю.
Говорит Калин-царь: «Уж ты гой еси, славный богатырь Илья Муромец, послужи-ка мне, как служил князю Владимиру. От князя Владимира тебе нет ничего, а я буду тебя кормить-поить, дам одёжу драгоценную и золотой казны по надобью».
Отвечает Илья Муромец: «Аи же ты, собака-Калин-царь! Не надо мне от тебя ни еды- питья, ни одёжи драгоценной, ни золотой казны. Положил я себе великую заповедь: стоять за веру христианскую, за землю русскую, за вдов, за сирот, за бедных людей!» Велел тогда Калин-царь вывести Илью на широкий луг и стрелять в него стрелами калеными.
Разорвал тут Илья свои оковы. Не было у него ни сабли, ни копья — так схватил он за ноги татарина, что покрепче да пожиловатее, стал татарином помахивать, стал татар поколачивать. Прошел Илья через силу татарскую, вышел в чистое поле. Свистнул он богатырским посвистом, прибежал к нему верный Бурушко.
Поднялся Илья Муромец на гору, натянул тугой лук, пустил стрелу в ту сторону, где стояли шатры русских богатырей.
Увидели богатыри стрелу и говорят: «Прилетела стрела от Ильи Муромца, верно, мало ему в поле можется».
Оседлали они добрых коней, поехали на помощь Илье.
Скачут русские богатыри, Илья Муромец спустился с горы, поскакал им навстречу.
Налетели на татарскую силу русские богатыри — двенадцать, Илья Муромец тринадцатый. Стали татар бить-топтать. Где проедут — улица, где повернутся — переулочек. Бились они целый день до вечера, бились темную ночь до белого света, побили татар чуть не до единого.
Бежал Калин-царь из русской земли, дал верную клятву никогда на возвращаться на Русь: «Аи не дай Бог больше бывать под Киевом, Ни мне-то бывать, ни детям моим, Ни детям моим, ни внучатам, Ни внучатам моим, ни правнукам».
