Образ «чародейницы», колдуньи Маринки, возможно, восходит к образу славянской богини смерти и злых чар Марены. Так что победа Добрыни над Маринкой означает не разрешение личного конфликта, а уничтожение воплощенного зла. В некоторых вариантах былины киевляне благодарят Добрыню зато, что он «очистил» город от Маринки.
В более поздние времена былинная Маринка стала ассоциироваться с исторической Мариной Мнишек, женой Лжедмитрия I, самозванца, занявшего в 1605 году русский престол. После того как он был убит, Марина Мнишек вышла замуж за Лжедмитрия II, выдававшего себя за спасшегося Лжедмитрия I. Второй самозванец также был убит, его войско разгромлено, а Марина Мнишек умерла в заточении. Но народная молва приписывала ей, «Маринке безбожнице», способность к колдовству и утверждала, что она бежала из заточения, обернувшись сорокой.
В былине о Добрыне и Маринке много поэтических описаний, близких к народным песням, колоритных бытовых подробностей. В.Г. Белинский назвал эту былину «одной из интереснейших поэм».
Гулял раз Добрыня по городу Киеву, завернул в малый переулочек, где жила злодейка Маринка Игнатьевна — чародейница, ненавистница.
Терем у Маринки хорош, высок, разными красками расписанный, скатным жемчугом изукрашенный. На окошке сидят два сизых голубя, смотрят вниз, над Добрыней насмехаются. Вскинул Добрыня свой тугой лук — запела шелковая тетива, просвистела каленая стрела, да оступился Добрыня на правую ногу, не попал в сизых голубей, а попал в косящатое окно. Проломила стрела стекольчатую окончину, улетела в Маринкин терем, разбила ее зеркало хрустальное.
Говорит Маринка: «Что за невежа ко мне на двор зашел? Что за невежа в окошко стрелял?» Вышла Маринка на высокое крыльцо, увидела Добрыню, стала ему грозить: «Изведу я тебя, как извела многих молодцев».
Отвечает Добрыня: «Не твой я кус, не тебе меня съесть. А и съешь, так подавишься!» Сказал — и пошел прочь с Маринкина двора.
Тут Маринке за беду стало, за великую обиду показалося. Брала она булатный нож, вынимала землю из Добрыниных следов. Принесла Маринка беремя дров, затопила печку муравленную, бросила в огонь Добрынины следы, сама стала приговаривать:
«Сколь жарко дрова разгораются
Со теми со следами молодецкими,
Разгорелось бы сердце молодецкое
У молода Добрыни Никитича.
Аи Божье-то крепко, а и вражье-то лепко!»
В тот же час взяла Добрыню тоска — пуще булатного ножа. Не ест Добрыня, не пьет, ночью ему не спится — еле дождался белого света.
Хотел Добрыня пойти в Божию церковь к заутрене, да свернул на Маринкин двор. Поднялся на высокое крыльцо, постучал в дубовую дверь.
А Маринка из-за двери отвечает: «Уходи прочь, деревенщина! У меня нынче гость дорогой — мил-сердечный друг Змей Горынище!» Тут Добрыня рассердился, ухватил бревно в обхват толщины, вышиб двери дубовые, вошел в Маринкин терем. Налетел на Добрыню Змей Горынище. Хочет его огнем спалить, хочет хвостом зашибить, да Добрыня не испугался. Поднял острую саблю выше буйной головы, закричал зычным голосом: «Я тебя, Змеище, в куски изрублю да по чистому полю размечу!» Змей хвост поджал да и прочь побежал. Бежит-бежит, а сам думу думает: «Не стану я больше к Маринке ходить! Вон какой у нее друг — посильнее меня».
Маринка высунулась по пояс в окошко, кричит Змею: «Воротись, мил-сердечный друг! Не бойся Добрыни — оберну я его гнедым туром, будет он далече отсюда в поле пастись».
Стала она ворожить — обернула Добрыню гнедым туром. Рога у него золотые, копыта — чистого серебра, шерсть — рытого бархата. Пустила Маринка Добрыню в чистое поле. Паслось там девять туров, Добрыня — десятый.
И не стало в Киеве богатыря, храброго Добрыни Никитича. Горевала по нем его матушка, честна вдова Амелфа Тимофеевна, да не знала, куда он подевался.
Раз пошла она на беседу. Собрались там княгини да боярыни, красные девушки да молодые молодушки. Вдруг, откуда ни возьмись, пришла на беседу Маринка — ненавистница. Сильно Маринка упивалася, голова на плечах не держалася. Стала Маринка похваляться: «Гой еси вы, княгини, боярыни! Нет меня хитрее да мудрее во всем Киеве. Обернула я гнедыми турами девять молодцев, а десятого — Добрыню Никитича».
Вставала тут Амелфа Тимофеевна с дубовой скамьи, наливала чарочку зелена вина, выплеснула Маринке в бесстыжие очи. Ударила Маринку по белой щеке, сбила ее с резвых ног, стала таскать по полу кирпищатому. Таскает, а сама приговаривает: «Не хвастай, Маринка-ненавистница! Я хитрей, мудрей тебя, да не хвастаю! Хочешь, оберну тебя сукой долгохвостою? Будешь ты, Маринка, по городу ходить, будешь ты, Маринка, за собой кобелей водить!» Испугалась Маринка, стала просить Добрынину матушку: «Отпусти меня, Амелфа Тимофеевна! Сделаю я Добныню по-прежнему». Отпустила ее Амелфа Тимофеевна.
Обернулась Маринка ласточкой-касаточкой, полетела в чистое поле, где гуляли девять туров — десятый Добрыня. Села Маринка Добрыне на правый рог и спрашивает: «Не прискучило ли тебе, Добрынюшка, в поле гулять? Не хочешь ли, Добрынюшка, жениться, меня, Маринку, взять за себя?» Отвечает Добрыня: «Коли возьму я тебя, Маринка, замуж, так отплачу за все твои злодейства!» Маринка тем словам не поверила, обернула Добрыню добрым молодцем по-прежнему.
Воротилися они в Киев, столы столовали да пиры пировали, а как пришло время спать ложиться, взял Добрыня острую саблю — и снес Маринке буйную голову.
Развел Добрыня палящий огонь и сжег Маринкино белое тело. В каждом суставчике у Маринки было по змеенышу, по ядовитому гаденышу.
Киевляне Добрыню благодарили — избавил он Киев от злой чародеицы-ненавистницы.
