В старые годы, в незапамятные, жил царь с царицей, и был у них один сын мальчик. Жалели они, что больше у них нет детей — царице очень бы дочку хотелось, — да что делать.
— Чего нам горевать, — говорит царь жене, — посмотри: у других и вовсе детей нету.
А царица все скучает, на Бога жалуется. Раз поехал царь на охоту. Выгнали собаки невиданного зверя, и поскакал царь за ним. Другие охотники далеко отстали, а царь все гонится. И завел его зверь в непроходимые чащобы, где и ноги человечьей не бывало. Завел, асам сгинул, будто сквозь землю провалился.
Конь царский вовсе измучился, самого царя жажда томит. Слез царь с коня и пошел в глубокий овраг к ручейку. Смотрит — на берегу ручья в траве лежит ребенок — девочка, да такая славная, толстенькая, розовая, словно ягодка. \»Еще грудная, — думает царь. — А где же ее мать?\»
Вечер наступил, пришла ночь — нет матери. Под утро стала девочка плакать, кричать. \»Есть бедной хочется\», — думает царь.
Взял ее на руки, а она как укусит его за руку до крови, да так и присосалась.
Он глядит, а у девочки полон ротик зубов — и острые, как иголки. Подивился царь и думает: \»Надо мне домой ворочаться; только как девочку здесь оставить — ее дикие звери разорвут\».
Подумал и порешил взять ее с собою, а на месте, где ее нашел, записку оставил: что вот такой-то царь нашел здесь грудную девочку и взял ее к себе.
Привозит он домой девочку, царица несказанно обрадовалась:
— Это, — говорит, — мне Бог послал!
Забыла, что Бога-то она не просила…
Девочка растет да растет; другая к году еще соску сосет, а она уж большая, бегает, говядину ест. Еще года три прошло — совсем она, как большой человек, выросла. У царя и царицы точно глаза отведены: ничего не замечают, любят ее больше души.
Раз приходят во дворец царские пастухи и жалуются царевичу, что каждую ночь из стада то конь, то бык пропадает. А кто ворует — неизвестно, только не люди, потому что ни разу следов не было.
В первый раз царевич подумал, что пастухи сами мошенничают, прикрикнул на них…
А они скоро опять пришли, просят их от службы уволить, потому что устеречь стада они не могут.
— Прилетает, — говорят, — каждую ночь что-то и таскает скот. Мы боимся.
\»Что такое?\» — подумал царевич и пошел к своему дядьке. Его дядька, старый старичок, во дворце на покое жил.
Рассказал царевич дядьке, а тот ему говорит:
— Боюсь и сказать тебе, дитятко, а надо. Ведь названая сестра твоя, которую царь в лесу подобрал, — страшная ведьма. Теперь она скот пока ест, а потом съест и отца, и мать твоих, и всех людей в царстве. Лучше бы ты загодя как-нибудь объявил это отцу; а коли не поверит он — да знаю, что не поверит, — хоть сам бы ты ушел отсюда подальше. За себя я не боюсь: мне и жить-то только еще три дня.
\»Бредит старик, — подумал царевич, — или вовсе из ума выжил\». И ушел от него. Вечером пошел царевич к стаду. \»Подстерегу-ка, — думает, — что за диво такое\». И лег он на ночь с пастухами у костра. Вдруг сразу точно буря завыла, звезды померкли, от-
куда ни возьмись, налетело черное, как уголь, чудовище — и имени ему нет, — схватило двух бычков и умчалось, точно туча…
Царевич не успел и стрелу из колчана выхватить; а стадо сбилось в кучу, дрожит…
На другую и на третью ночи — то же было.
— Постой, — говорит себе царевич, — уж я тебя подведу под мою стрелу.
На четвертую ночь пришел он нарочно пораньше к стаду и приказал пастухам всех быков между собою канатами на ночь связать. Сидит царевич у костра, лук свой с наложенной стрелой на коленях держит и думает: \»Уж не правду ли покойный дядька мне говорил? Сегодня рано поутру, как зашел я в комнату к сестре, пока она еще спала, — у нее губы были кровью вымазаны…\»
Вдруг завыла буря, трава к земле приклони-лася, звезды померкли… Налетело черное чудище.
{PAGEBREAK}
Схватило оно двух больших быков, а за ними все стадо на канатах кверху потянулось… Тут царевич улучил минуту, натянул свой тугой лук до правого уха и пустил в чудище калену стрелу. Ударила стрела чудище в шею около самой головы. Закричало оно страшным голосом, выронило быков, а само умчалось, словно черная туча.
На другое утро приходит царевич к родителям поздороваться, а у них невесть что делается: плач, беготня, лекарей полон дворец. Что такое? И говорят царевичу, что сегодня рано утром, когда вышла его названая сестрица одна в сад, кто-то ее стрелой тяжко поранил. Как услышал он это, прямо вошел в ее комнату.
— Где стрела? — спрашивает. Лекари говорят:
— Еще не можем вынуть: очень глубоко в шейку царевне вошла.
Он подошел, посмотрел.
— Это моя стрела, — говорит, — вот и моя метка.
И рассказал перед всеми людьми, что дядька ему говорил и как он в чудище стрелял… А ведьма лежит да так страшно на него смотрит…
Царь с царицей ничему не поверили, что сын рассказал.
— Коли, — говорят, — ты сам признаешься, что твоей стрелой наша дочка подстрелена, уходи из нашего царства вон: ты нам не сын. А что ты на девушку взводишь, так этому и дурак веры не даст; выдумал ты все это, ясное дело, для того, чтобы себя оправдать…
— Государь-батюшка, — говорит царевич, — коли не веришь ты мне, так мне и самому у тебя здесь делать нечего!
Сел на коня и уехал из родной земли куда глаза глядят. Ехал он ехал, долго ли, коротко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — и доехал до края земли, до того места, где небо с землей сходится.
Смотрит: стоит дивный дворец, весь из красных самоцветных камней выстроен, и выходит к нему из того дворца неописанной красоты девица.
— Здравствуй, дорогой гость! — говорит. — Войди ко мне, отдохни с долгой дороги. Я — Заря-Заряница, Солнцева сестрица.
Царевич вошел во дворец, да там и остался. Ходит за ним Солнцева сестрица как за родным братом: все в его воле, ни в чем ни нужды, ни отказа нет. Подарила ему для охоты двух псов: Харама и Хурума. Так они царевича знали, так к нему привыкли, что мысли его угадывали: он весел, и они играют, он грустит, и они смирно лежат, скучают.
Только царевич все больше нерадостен был: хочется ему узнать, что в родном доме делается. Все сидит он наверху высокой горы да в ту сторону, где родная земля, поглядывает.
— Что это у тебя, царевич, глаза заплаканы? — спрашивает Солнцева сестрица.
— Ветром, знать, надуло.
В другой раз отговорился, будто пылью ему глаза занесло. Солнцева сестрица и приказала ветру не дуть. Нечего делать: пришлось признаться. И стал он просить Солнцеву сестрицу, чтоб отпустила его, добра молодца, на родину понаведаться. Она его не отпускает:
— Ничего там хорошего не увидишь; еще сам пропадешь.
Он ее упрашивает. Наконец, она отпустила его.
Взял царевич своих собак, Харама и Хурума, и поехал в путь-дорогу. Едет-едет и встречает сильномогучего богатыря Горыню; сидит Горы-ня пригорюнившись в чистом поле.
— Чего, богатырь, невесел? — спрашивает его царевич.
— Видишь, царевич, поставлен я горы ворочать; все перевернул, ровное поле сделалось — теперь скоро и смерть моя.
— Пойдем за мной, я тебе сколько хочешь гор покажу.
Обрадовался богатырь и пошел за царевичем.
Дальше повстречался им богатырь Дубыня, сидит на пенечке, пригорюнившись, а вокруг него чистое поле.
— Чего, богатырь, кручинен? — спрашивает его царевич.
— Да видишь, царевич, поставлен я дубы с корнями вырывать. Все повывернул, значит, скоро и помирать мне надо.
— Ну, твоему горю не мудрено помочь: иди за мной, в наших сторонах лесам конца-края нет.
Пошел за ним Дубыня.
Долго ли, коротко ли, добрались они до высоких гор; стоят горы каменные, выше облаков…
— Спасибо тебе, царевич, — говорит Горы-ня, — век твоей услуги не забуду.
И давай горы ворочать, с землей ровнять.
— Да пойдем дальше, — говорит царевич, — там горы куда выше этих.
— И до тех доберусь, сперва дай на этих плечи поразмять.
Добрался царевич с Дубыней до дремучих лесов — во все стороны леса раскинулись без конца-края, стоят дубы вековые, кряжистые.
— Ой, благодарствую тебе, царевич, — говорит Дубыня, — по век я твой должник за твою услугу.
И давай дубы с корнями выворачивать да раскидывать. Ехал еще, ехал царевич и посреди тех лесов дремучих увидал избушку; стоит избушка, поворачивается.
— Стань-ка, избушка, по-старому, как мать поставила! — говорит царевич.
Избушка повернулась к нему дверью. Он смотрит: сидит в избушке на печке баба Яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
— Фу-фу-фу, — говорит Яга, — человечьего духа здесь слыхом не слыхать, видом не видать, а вот человечья кость сама въявь объявляется! Войди-ка сюда, добрый молодец.
Царевич не убоялся, вошел, а за ним и его собаки.
— Ой-ой, — говорит Яга, — да ты вот с какими сторожами. Куда путь держишь?
Рассказал ей царевич. А Яга — она его названой сестре родной теткой приходилась — угостила его, напоила, накормила, спать в мягкую постель уложила да и давай его собак отманивать. Только те, как легли около хозяина, так и не отходят… Не удалось Яге на этот раз.
— Ну, — говорит она себе, — уж я как-никак исхитрюсь, а этих псов изведу: при них дорогой племяннушке этого молодца не осилить.
Наутро поехал царевич дальше. Откуда ни возьмись, выскочил из кустов заяц.
{PAGEBREAK}
— Вот, — говорит царевич, — и завтрак будет. Ну-ка, Харам, Хурум, поймайте его!
Кинулись собаки за зайцем; гнали-гнали, вдруг вскочил заяц в пещеру, собаки разогнались — за ним… Заяц пропал, словно сквозь землю провалился, а за собаками двенадцать железных дверей захлопнулись. Стали собаки двери грызть, на белый свет хозяину в помощь прогрызаться.
А царевич подождал-подождал своих собак и поехал дальше. \»Ничего, — думает, — по следу меня найдут, догонят\». Въезжает он в родную землю — страшно посмотреть: все съедено. Ни человека, ни зверя, ни птицы нигде нет; от сел
и городов только каменные стены остались. Приехал в стольный город, где с отцом, с матерью жил, — то же самое. Только и живого, что старик-кузнец, да сестрин конь-кляча чуть двигается, да сама сестра-ведьма.
Вышла сестра брата встречать, ввела во дворец царский и сейчас же опять наружу выбежала. Вошла опять, а у самой губы в крови:
— Что это, братец, — спрашивает, — ваш конь, никак, об трех ногах?
Царевич выглянул в окно — у коня уж одна нога отъедена. Так и сидит брат во дворце, а сестра — то выйдет, то опять войдет — глядь, а конь царевича уж весь съеден.
— Посидите, братец, — говорит ведьма, — на гуслях поиграйте; я пойду сготовлю, чем вас попотчевать.
А сама побежала к кузнецу свои железные зубы точить — за этим только кузнец не съеден остался.
Царевич сидит, бренчит кое-как на гуслях. Вдруг выбежала из-под полу мышка.
— Ох, беги скорей, царевич! Ведьма зубы точит; придет — съест тебя! Давай, я за тебя поиграю.
Побежал царевич в конюшню, вскочил на ведьмину клячу и давай ее железным прутом нахлестывать.
А мышка бегает по гуслям, струны бренчат. Подошла ведьма под окно, послушала: играет. Опять побежала к кузнецу; точила-точила зубы — выточила. Вбежала во дворец, глядь — а там никого нет, только мышонок в нору юркнул.
Разозлилась ведьма, заскрипела зубами и кинулась царевича догонять… Хоть она пешая, а он конный — да что это за конь, насилу ноги волочит. Вот-вот ведьма догонит…
Тут как раз Дубыня дубы рвал. Увидал он царевича в беде — его пропустил, а перед ведьмой давай дубы валить на дорогу, целую гору накидал — ведьме нет проходу. Стала она путь прочищать, грызла-грызла, продралась и опять в погоню кинулась. Вот догоняет царевича, еще немножко — и смерть ему неминучая…
Тут Горыня горы ворочал; увидал Горыня ведьму, ухватил самую высокую гору и повернул как раз ведьме на дорогу, а на ту гору другую взвалил — птице не перелететь. Кинулась
ведьма сквозь гору себе дорогу прогрызать; грызла-грызла, насквозь прокопалась и опять за царевичем гонит. Завидела его:
— Не уйдешь, — кричит, — теперь от меня!
Вдруг, откуда ни возьмись, налетели цареви-чевы собаки. Успели они двенадцать железных дверей прогрызть и прибежали хозяину на выручку. Кинулись собаки на ведьму, вмиг ее по клочкам разорвали… Одна голова с железными зубами осталась — не могли с ней ничего собаки поделать.
И катится та голова за царевичем, лязгает зубами…
А царевичу уж близко — вот он, дворец Солнцевой сестрицы, рукой подать…
Вдруг налетела ведьмина голова и впилась коню в спину зубами… Обратился царевич ясным месяцем и взлетел ко дворцу Зари-Заряницы, Солнцевой сестрицы, — до того времени на земле месяца не было…
С той поры стал он месяцем, собаки — его охраной, а ведьма — лютым врагом месяцу. В год раза два засыпают верные собаки, и ведьма на месяц накидывается. Темнеет месяц. Начнут на земле люди кричать — проснутся вер-
ные псы и оттащут от хозяина ведьмину голову. Опять месяц светлеет.
Ученые люди это месячным затмением зовут.
