Жил на опушке дремучего леса бедный дровосек со своей женой и двумя детьми; мальчика звали Гензель, а девочку — Гретель. Жил дровосек впроголодь; вот наступила однажды в той земле такая дороговизна, что не на что было ему купить даже хлеба на пропитание.
— Тише, Гретель, — сказал Гензель, — не горюй, я уж что-нибудь да придумаю.
И вот, когда родители уснули, он встал, надел свою курточку, отворил двери в сени и тихонько выбрался на улицу. На ту пору ярко светила луна, и белые камешки, лежавшие перед избушкой, блестели, словно груды серебряных монет.
Гензель нагнулся и набил ими полный карман. Потом вернулся он домой и говорит Гретель:
— Утешься, милая сестрица, спи себе теперь спокойно, Господь нас не оставит. — Ис этими словами он снова улёгся в постель.
Дала она каждому из них по кусочку хлеба и говорит:
— Вот это будет вам на обед; да смотрите, не съешьте его раньше времени, больше ничего не получите.
— Ах, батюшка, — ответил ему Гензель, — я всё гляжу на свою белую кошечку, вон сидит она на крыше, будто хочет сказать мне \»прощай\».
А Гензель вовсе и не на кошечку смотрел, а доставал из кармана и бросал на дорогу блестящие камешки.
Гензель и Гретель собрали целую кучу хворосту. Разожгли костёр. Когда пламя хорошо разгорелось, мачеха говорит:
— Ну, дети, ложитесь теперь у костра Да отдохните как следует, а мы пойдём в лес дрова рубить. Как кончим работу, вернёмся назад и возьмём вас домой.
— Как же нам теперь выбраться из лесу? Стал Гензель её утешать:
— Погоди маленько, скоро взойдёт луна, и мы уж найдём дорогу.
Когда взошла луна, взял Гензель сестрицу за руку и пошёл от камешка к камешку, — а сверкали они, словно новые серебряные денежки, и указывали детям путь-дорогу. Они шли всю ночь напролёт и подошли на рассвете к отцовской избушке.
Они постучались, мачеха открыла им дверь; видит она, что это Гензель и Гретель, и говорит:
— Что же это вы, скверные дети, так долго спали в лесу? А мы уж думали, что вы назад вовсе не хотите возвращаться.
Когда наступил полдень, поделилась Гретель своим куском хлеба с Гензелем, — ведь он весь свой хлеб раскрошил по дороге. Потом они уснули. Но вот уж и вечер прошёл, и никто за бедными детьми не приходил. Проснулись они тёмной ночью, и стал Гензель утешать сестрицу:
— Погоди, Гретель, вот скоро луна взойдёт, и станут видны хлебные крошки, что я разбросал по дороге, они укажут нам дорогу домой.
Вот взошла луна, и дети отправились в путь-дорогу, но хлебных крошек не нашли, — тысячи птиц, что летают в лесу и в поле, все их поклевали. Тогда Гензель и говорит Гретель:
Взобрался Гензель на избушку и отломил кусочек крыши, чтоб попробовать, какая она на вкус, а Гретель подошла к окошку и начала его грызть.
Вдруг послышался изнутри чей-то тоненький голосок:
— Хруп да хрум всё под окном., Кую грызёт и гложет дом? Дети ответили:
— Это гость гудесный, \’Ветер поднебесный! — И, не обращая внимания, они продолжали объедать домик.
Гензель, которому очень понравилась крыша, оторвал от неё большой кусок и сбросил вниз, а Гретель выломала целое круглое стекло из леденца и, усевшись около избушки, стала им лакомиться.
Вдруг открылась дверь, и выходит оттуда, опираясь на костыль, старая-престарая бабка. Гензель и Гретель так её испугались, что выронили из рук лакомство. Покачала старуха головой и говорит:
— Э, милые детки, кто это вас сюда привёл? Ну, милости просим, входите в избушку, худо вам тут не будет.
Она взяла их обоих за руки и ввела в свою избушку. Принесла им вкусной еды — молока с оладьями, посыпанными сахаром, яблок и орехов. Потом она постелила две красивые постельки и накрыла их белыми одеялами. Улеглись Гензель и Гретель, и подумали, что попали, должно быть, в рай.
Но старуха только притворилась такою доброй, а была она на самом деле злой ведьмой, что подстерегает детей, и избушку из хлеба построила сама для приманки. Если кто попадал к ней в руки, она того убивала, потом варила и съедала, и было это для неё праздником. У ведьм всегда бывают красные глаза, и видят они вдаль плохо, но зато у них нюх, как у зверей, и они чуют близость человека.
Когда Гензель и Гретель подходили к её избушке, она злобно захохотала и сказала с усмешкой:
— Вот они и попались! Ну, уж теперь им от меня не уйти!
Рано поутру, когда дети ещё спали, она встала, посмотрела, как они спят спокойно да какие у них пухлые и румяные щёчки, и пробормотала про себя: \»То-то приготовлю я себе лакомое блюдо\».
Она схватила Гензеля своею костлявой рукой, унесла его в хлев и заперла там за решётчатой дверью — пусть кричит себе сколько вздумается, ничего ему не поможет. Потом пошла она к Гретель, растолкала её, разбудила и говорит:
— Вставай, лентяйка, да притащи мне воды, свари своему брату что-нибудь вкусное, — вон сидит он в хлеву, пускай хорошенько откармливается. А когда разжиреет, я его съем.
— Гензель, протяни-ка мне свои пальцы, я хочу посмотреть, достаточно ли ты разжирел.
Но Гензель протягивал ей косточку, и старуха, у которой были слабые глаза, не могла разглядеть, что это такое, и думала, что то пальцы Ген-зеля, и удивлялась, отчего это он всё не жиреет.
Так прошло четыре недели, но Гензель все ещё оставался худым, — тут старуха потеряла всякое терпение и ждать больше не захотела.
— Эй, Гретель, — крикнула она девочке, — пошевеливайся живей, принеси-ка воды: всё равно — жирен ли Гензель, или тощ, а уж завтра утром я его заколю и сварю.
— Ну, нечего хныкать! — крикнула старуха. — Теперь тебе ничего не поможет.
Рано поутру Гретель должна была встать, выйти во двор, повесить котёл с водой и развести огонь.
— Сначала мы испечём хлеб, — сказала старуха, — я уже истопила печь и замесила опару.
Она толкнула бедную Гретель к самой печи, откуда так и полыхало большое пламя.
— Ну, полезай в печь, — сказала ведьма, — да погляди, хорошо ли она натоплена, не пора ли хлебы сажать?
Только полезла было Гретель в печь, а старуха в это время хотела закрыть её заслонкой, чтобы Гретель зажарить, а потом и съесть. Но Гретель догадалась, что затевает старуха, и говорит:
— Да я не знаю, как это сделать, как мне туда пролезть-то?
— Вот глупая гусыня, — сказала старуха, — смотри, какое большое устье, я и то могла бы туда залезть, — и она взобралась на шесток и просунула голову в печь.
Тут Гретель как толкнёт ведьму, да так, что та очутилась прямо в самой печи. Потом Гретель прикрыла печь железной заслонкой и заперла на задвижку. У-ух, как страшно завыла ведьма! А Гретель убежала; и сгорела проклятая ведьма в страшных мучениях.
Бросилась Гретель поскорей к Гензелю, открыла хлев и крикнула:
— Гензель, мы спасены: старая ведьма погибла! Выскочил Гензель из хлева, словно птица из клетки, когда откроют ей дверку. Как обрадовались они, как кинулись друг другу на шею, как прыгали они от радости, как крепко они целовались! И так как теперь им нечего уже было бояться, то вошли они в ведьмину избушку, а стояли там всюду по углам ларцы с жемчугами и драгоценными каменьями.
— Эти, пожалуй, будут получше наших камешков, — сказал Гензель и набил ими полные карманы. А Гретель говорит:
— Мне тоже хочется что-нибудь принести домой, — и насыпала их полный передник.
— Ну, а теперь бежим поскорей отсюда, — сказал Гензель, — ведь нам надо ещё выбраться из ведьминого леса.
Вот прошли они так часа два и набрели, наконец, на большое озеро.
— Не перебраться нам через него, — говорит Гензель, — нигде не видать ни тропинки, ни моста.
— Да и лодочки не видно, — ответила Гретель,- а вон плывёт белая уточка; если я её попрошу, она поможет нам переправиться на другой берег.
Подплыви к нам гутогку,
Переправь нас, не оставь! Подплыла уточка, сел на неё Гензель и позвал сестрицу, чтоб и она села вместе с ним.
— Нет, — ответила Гретель, — уточке будет слишком тяжело; пускай перевезёт она сначала тебя, а потом и меня.
Так добрая уточка и сделала, и когда они счастливо переправились на другой берег и пошли дальше, то стал лес им всё знакомей и знакомей, и они заметили, наконец, издали отцовский дом. Тут на радостях они пустились бежать, вскочили в комнату и бросились к отцу на шею.
С той поры как отец бросил детей в лесу, не было у него ни минуты радости, а жена его померла. Раскрыла Гретель передник, и рассыпались по комнате жемчуга и драгоценные камни, а Гензель доставал их из кармана целыми пригоршнями.
И настал конец их нужде и горю, и зажили они счастливо все вместе.
