История льва Алоиса была следующая. Матушка родила его на свет и тут же скончалась. Своими слабыми лапами, мягкими, точно пуховки для пудры, старался он разбудить ее,- измученный жаждой, он погибал от палящего полуденного зноя.
Так и случилось бы, если бы не проходили мимо овечьи отары самого эмира.
Колесо Фортуны повернулось.
И госпожа Бовис радушно приняла львиного детеныша и стала выхаживать его, холить да лелеять вместе с Агнессой, своей родной доченькой.
— Бе-бе, все это к беде-е!
Львенок подрастал не по дням, а по часам, и скоро его крестили и нарекли Алоисом.
Госпожа Бовис на крестинах не раз смахивала слезу, а служка Баранья Башка записал в книге «Алоис» ji поставил три крестика вместо фамилии. А чтобы всякий сразу смекнул, что дитя-то незаконнорожденное, сделал эту запись на отдельном листе.
Детские годы Алоиса текли подобно светлому ручейку. Он был хорошим мальчиком и не мог вызвать нареканий, разве что за какие-нибудь тайные шалости. А уж до чего умилительно было смотреть, как пасется малыш вместе с ягнятками и по-детски беспомощно, однако со здоровым аппетитом старается разжевать жесткие пучки тысячелистника, которые застревают у него между длинных клыков.
Каждый день они с сестричкой, малюткой Агнессой, и ее подружками ходили гулять в бамбуковую рощу, и то-то было там веселья да разных игр да утех!
Часами сиживал он подле нее, а она плела ему веночки из незабудок. Если они оставались наедине, он читал ей такие прекрасные стихи:
И она проливала сладкие слезы умиления.
Алоис достиг отроческого возраста, и главной радостью его сделалось ученье. Первый ученик, в школе он всегда отличался образцовым прилежанием и примерным добронравием, а по пению и ритмическим танцам неизменно получал высший балл.
И всякий раз госпожа Бовис украдкой утирала слезу. Милый мальчик, невдомек ему, что эту должность может занимать лишь самый настоящий баран. Она вздыхала, гладила его по головке, приветливо помаргивая глазами, и с нежностью глядела, как бежит он на лужок делать уроки,- нескладный такой, с тоненькой шейкой и кривоватыми слабыми ножками, какие бывают у подростков.
Скалистые отроги гор близ Кабула вонзаются в зелень долин, бамбуковые заросли встают дыбом от страха, а над болотами лениво витают белоглазые демоны лихорадки, при каждом вздохе исторгая тучи ядовитой мошкары.
Овечье стадо в молчании и страхе шло ущельем. За каждой скалой — смертельная опасность.
Огромная тень метнулась из-за ближней скалы — прямо на господина Смушку, который шел последним.
Словно молния ударила тут в землю — старый лев застыл на месте и в безмерном изумлении уставился вслед беглецу.
Битый час простоял старик, погруженный в глубокое раздумье: все, что когда-либо доводилось ему слышать или читать о разнообразных обманах чувств, перебирал он в своей памяти.
Но тщетно!
Но сон бежал от него, и когда в облаках зеленым огнем разгорелся гигантский кошачий глаз полной луны, лев встал и пустился вдогонку за стадом.
Лев положил ему лапу на грудь, и Алоис вскочил с испуганным «бе-е».
— Сударь!! Оставьте же наконец это ваше «бе-бе»! С ума вы сошли? Да что ж это делается, господи боже, ведь вы лев!
Старого льва так и затрясло от ярости
— Вы что, потешаться надо мной вздумали?! Всяких там бяшек — на здоровье, можете морочить, сколько вам угодно…
— Слово чести, я баран! Тут старик ужаснулся, как низко пал его соплеменник
— Р-р…- робко начал Алоис, но сразу же поперхнул ся и закашлялся.
Он посмотрел на часы:
Алоис стоял как громом пораженный. Значит, вот оно что! Ведь совсем недавно он окончил гимназию, где ему, можно сказать, как дважды два доказали, что он баран, а теперь!.. Именно теперь, когда он избрал поприще служения Мельпомене! А как же… как же Схоластика? Он даже заплакал: «О, Схоластика!»
— Как я слыхал, вы, ваша милость, являетесь владельцем замечательного предприятия по сбыту бараньих голяшек, и оно, как говорят, положило основу вашему состоянию?
«Наверное, я глупость тогда сморозил,- подумал Алоис,- но ведь все же говорят…»
Какой-то шум отвлек его от воспоминаний. Значит, всему, всему теперь конец! Уткнув голову в лапы, Алоис заплакал, и плакал он долго и горько.
Осунувшийся от бессонницы, с глубокими тенями под глазами, предстал он перед овечьим стадом, величественно развернул плечи и издал грозный рык:
Ответом был гомерический смех.
— Пардон, я хотел сказать,- от смущения Алоис начал заикаться,- я только хотел сказать, что я… понимаете ли, я… я — лев!
Лишь когда вышел из стада господин Симулянс, пастор, и сурово приказал Алоису следовать за ним, галдеж утих.
У-ме-ей страда-а-ть И не-е роп-та-ать!
С этим он удалился.
Три дня он не говорил ни слова, только без устали очищал нутро свое от скверны. Однажды ночью ему приснилась львица, которая сказала, что она — дух его покойной матушки, и с негодованием трижды плюнула ему под ноги; наутро он с гордо поднятой головой явился к пастору и провозгласил, ликуя, что сатанинское наваждение окон чательно покинуло его и что ныне он раз и навсегда от рекается от любых мыслей и готов слепо повиноваться во всем своему пастырю.
Ну а господин Симулянс, пустив в ход все свое красноречие, замолвил словечко за Алоиса перед родителями девицы Схоластики и попросил их благословения сему браку.
И назавтра сыграли свадьбу. Бе-е!
