Легенда о ласточке

Жил-был когда-то чабан, и было у него три послушных, трудолюбивых дочери. Он пас овец, а дочки управлялись с делами по дому, и все шло так, как должно было идти. Да с некоторых пор стал чувствовать чабан, что старость гнетет его к земле, и в один прекрасный день так сказал он своим дочкам:

— Дорогие мои, стар я стал, нет у меня больше сил пасти отару.

— Ах, отец, не печалься, оставайся дома, отдохни, наберись сил, а отару будем мы пасти но очереди,— говорит старшая дочь.

— Согласился б я, дорогая, если б вы были парнями, вы же —

девушки-домоседки, боюсь, только выйдете в поле — перепугаетесь чего-нибудь.

— Ох, батюшка,— возразила ему старшая дочь,— увидишь, как еще станем пасти, радоваться будешь — не нарадуешься.

— Помолчи, дочь, ибо с тех пор, как пасу овец, не видел еще чабана с платком на голове и в юбке.

— А мы оденемся в мужскую одежду: зипун, кушму, постолы. Никто нас и не узнает.

— Может, и так.

Недолго думая, надела старшая дочь зипун, обула постолы, на голову натянула кушму,— чем не парень! — обвязалась потом кушаком красным, как пламя, кушму же загнула эдак залихватски. Выпустила затем овец из загона, вывела отару за село и, наигрывая на флуере, направилась к небольшому холму. Старый отец ни придал особого значения словам и смелости дочери, он просто хотел проверить, может ли надеяться в случае беды на нее. Прячась, чтоб не видели остальные дочери, вытащил он из-за балки медвежью шкуру, прокрался в кустарник, натянул на себя шкуру и явился к отаре,— мрр… мрр!.,— кидается прямо на овец. Овечки же, едва увидели, что к ним приближается зверь, разбежались вмиг, глазами и то не поймать бы их. Чабан окаменел на месте от страха. Ноги задрожали, палку выронил из рук и, закричав от ужаса, повернул назад, домой, так что только пятки засверкали.

Горестно и досадно стало старику, как никогда. Придя домой, увидел он дочь свою, перепуганную насмерть и блед-»ную, как воск.

— Ох, беды мои, знал же я, что на вас надежды мало. Только и годитесь, что у плиты вертеться.

— Не огорчайся, отец,— говорит вторая дочь,— поведу теперь я овец на пастбище.

— Дочь дорогая, сидела б ты лучше дома, не хочется мне, чтоб и тебя так напугали звери, как твою сестру.

Да не мог ее отговорить. Девушка оделась в мужскую одежду и погнала овец туда, где трава была гуще.

Отец же не мог усидеть на месте. Хотел он убедиться, может ли быть уверенным в разуме и смелости средней дочери, если (не дай, господь!) случится с ней какая беда. И так же скрываясь, незаметно взял медвежью шкуру, на лесной поляне, к которой как раз приближалась дочь с отарой, надел на себя шкуру и — мрр! мрр!..— вышел к ним. Девушка, увидев такую громадину, что шла на нее, рыча и лязгая зубами, повернула овец назад и побежала что было мочи.

Старик же спрятал шкуру и бегом за дочерью. Во двор вошли они почти одновременно. А дома — плач, стенанья, бедный человек света белого не взвидел от такого переполоха. Собрав всех трех дочерей, принялся он их успокаивать и жаловаться на судьбу:

— Ох, мои беды, видно, нету счастья мне на свете: будь у меня сын, была

бы сегодня помощь, а так что делать? Пропадут овцы, ухоженные мной, и после стольких лет тяжелого труда останусь я ни с чем.

Младшая дочь так близко к сердцу приняла сетованья отца, что решила помочь его беде во что бы то ни стало.

— Отец,— сказала она,— поведу и я овец на пастбище.

— Оставь, дочь моя, не было мне помощи от старших твоих сестер, а от тебя — тем более. Боюсь, перепугаешься так, что потом в себя не придешь.

— Не испугаюсь я ничего на свете.

— Так все вы говорите дома, под родительской крышей, а там, на поле, дрожите от страха.

Но отговорить никак не мог ее. Сколько ни урезонивал, все равно она сделала так, как сказала. Надела зипун, обула постолы, натянула кушму на голову и отправилась с овцами в лес.

Как вывела она отару во широко поле, одна овечка принялась блеять да суетиться, места себе не находит, будто заболела вертянкой.

Что приключилось, миоара милая, не по душе тебе твой хозяин иль трава полевая?

— И трава мне нравится, и хозяин по душе, а не могу себе места найти, потому что боюсь:, опять медведь встретится — испугаешься до смерти, как перепугались твои старшие сестры.

Девушка, как все девушки, хоть и была смелой, но все жа боялась одна-одинешенька в поле, и поддержки никакой.

— Ты много раз паслась в этих опасных местах, миоара милая, не будет ли лучше обойти их?

— Обходи-не обходи, опасность — впереди, но ты не бойся. Как увидишь,

что медведь направляется к отаре — кидайся к нему с батогом и бей по морде. Девушка очень уж хотела сдержать слово, данное отцу, приободрилась и пошла вперед,— туда, откуда обычно зверь

появлялся. Вот и медведь показался, рыча, лязгая зубами, и бросился на овец и девушку. Овцы перепугались, сбились в кучу и хотели было бежать прочь. Девушка же покрутила батогом над головой, свистнула и — трах! — один раз медведя по морде,— бах! — по ребрам так, что отец почувствовал, как медвежья шкура расползается от ударов. Отскочил он в сторону и закричал:

— Стой, дочь моя, не бей!

Девушка, услышав такое, ушам своим и глазам не поверила. Задрожала вся, а отец подошел к ней, обнял и так сказал:

— Дочь моя, ты сдержала слово, не перепугалась, как твои сестры, отныне

ты будешь пасти овец, и я спокоен,— знаю, что есть кому ухаживать за ними, и никто отныне не отважится сказать, что ты не настоящий чабан. И стала она пасти овец, обошла с ними, все места вдоль и поперек. Дела шли как по маслу, и отцу было легко на сердце, и людям приятно видеть такого чабана. -Однажды повела она отару в места, более отдаленные, и там повстречался ей другой чабан с отарой. Как обычно при встрече двух чабанов, соединили они отары, один — слово, другой — второе, разговорились, и узнала девица, что этот чабан — сын бабы Котороанцы.

Так пасли они и пасли овец вместе. Да вот как-то посмотрел сын бабы Котороанцы на девушку более долгам взглядом, и ёкнуло у него сердце: понял он, что чабан этот — девица, а не парень, как можно было думать, глядя на одежду. Эта догадка, пустившая ростки в его сердце, не давала ему покоя и грызла день и ночь, заставляя его бороться с думами, как море бьется с ветрами.

Украдкой глядел парень то на румянец щек, то на плавную походку, то на сладкие уста, а вечерами, когда пригонял он отару домой, видела Котороанца, что сын ее тяжко вздыхает и тает прямо на глазах.

— Да что с тобой, сыпок дорогой,— обратилась она к нему как-то,— что случилось? Может, несчастье какое?

— Да нет же,— говорит он.— Встретился я сегодня с одним чабаном, и показалось мне по тому, как он ходит и как ведет себя, что это девушка, но ни словом, ни главами не мог я проникнуть в тайну.

— Не кручинься, а испытай его, как я тебе сейчас посоветую, и обязательно все узнаешь. Завтра, когда встретишься с ним, поведи овец под полог леса, где будут птицы и цветы, и, если это будет юноша,— потянется к деревьям, чтоб выбрать палку для батога или ветку для свирели, а если будет девушка,— потянется она к цветам.

Сын Котороанцы ожил вмиг и решил сделать, как посоветовала мать. На другой день, распевая, влюбленный в поля и кодры, приблизился он к отаре девицы.

Но, как земля с ее богатствами отражается в спокойных и тихих водах, так думы и чувства одних исподволь передаются сердцам других, более

дальновидных и осторожных. Волшебная миоара угадала мысли сына Котороанцы и все старалась найти разгадку всем козням, какие могла подстроить Котороанца девушке.

Как пришло время идти в кодры, шепнула она о своих догадках девушке, и — теперь держись! — решили они вкрутить парню мозги. Свистя и играя на свирели, дошли до леса откуда начиналось пастбище, усеянное цветами такими прекрасными, что хватали за сердце и звали к себе, чтоб хоть понюхали их или потрогали руками. Девушка же наступала на них, будто и не видела, и все удалялась в чащу, увлекая за собой чабана,— выбрать палку для батога и ветку для свирели.

Сын Котороанцы был огорошен и терялся в догадках. Вечером пришел он домой грустный, задумчивый. Котороанца успокоила его как могла, утешила и надоумила пригласить чабана к себе, тогда уж наверняка они узнают, девушка это или юноша.

Сказано — сделано. Повел сьш Котороанцы отару и все хочет казаться чабану преданным товарищем, а к вечеру принялся, начав издалека, зазывать чабаненка к себе домой, в гости. Девушка поначалу противилась — то да се, а потом пошла. Котороанца уже ждала их. Нагрела воды заранее — будто бы помыть голову своему сыну, а сама надумала другое: заставишь чабаненка помыться, тогда она увидит, есть ли у него косы, и все станет ясно. Миоара разузнала ли что или вынюхала, а только приблизилась к девушке и шепнула, какой ей готовится подвох, Ужаснулась та и попросила у овцы совета. Миоара сказала:

— Как приготовят тебе корыто для мытья, я пройду и ненароком опрокину, его, ты же скажи, что в другой воде та станешь мыться: Как на, будет Котороанца тебя уговаривать — отказывайся.

Так и сделали. Приготовила старуха все, что полагается, и зовет

чабаненка помыть голову. Неосторожная же миоара ковыляла, ковыляла вокруг

корыта и — опрокинула его.

— Вот бедовая овечка, напакостила мне,— говорит Котороанца.— Да погоди, поставлю сейчас другую воду греть.

— Не суетитесь зря, я в другой воде мыться не буду,— говорит чабаненок. Увидела Котороанца, что ничего не получается, и решила другим способом выведать тайну. Как стала укладывать чабанов спать, подложила им под головы по пучку базилика и шепнула сыну:

— Ложись, дорогой мой, до утра все разузнаю. Я положила вам под головы по пучку базилика, если не увянет до утра, — значит чабаненок — парень, а если увянет, — девушка.

Улеглись чабаны, один на одном уголке подушки, вто-рой — на другом, как уложила Котороанца, а на заре, когда сон особенно сладок, миоара взяла и поменяла пучки базилика.

Утром стала Котороанца проверять пучки, а они одинаковые. Ничего не вышло из ее ворожбы и колдовства.

-Тебе показалось, сын мой,— говорит она сыну.— Этот чабан — юноша. Раз уж выяснилось все таким образом, оставил сын Котороанцы свои догадки, расстался с чабаном и стал думать о своих делах. Через некоторое время он женился, и в мире и покое потекла его жизнь. Как-то случай занес девушку-чобана к дому сына Котороанцы. Подошла она ближе и видит: горит перед домом костер, а на треножниках варится что-то в горшке. Чуть подале, у дерева, сын Котороанцы свежует ягнёнка, а в доме хлопочет молодая хозяйка. Девушка подошла ближе. В это время костер разгорелся так ярко, что из горшка стало выплескиваться варево. Хозяйка

подбежала, обхватила горшок передником и хочет снимать его с огня. — Бог ты мой! — не выдержала девушка-чабан, — сколько по белому свету хожу, не видела еще хозяйку, чтобы снимала горшок передником.— И с досады бросила кушму оземь. Волосы ее рассыпались по плечам, окружили лицо золотистыми кольцами. Сын Котороанцы, как оглянулся и увидел ее, бросился к ней с распростертыми руками, чтоб обнять (а руки его были выпачканы кровью ягненка). Девушка же прокружилась вокруг себя и обернулась ласточкой. Только на том месте у шеи, где прикоснулись руки сына Котороанцы, осталась полоска цвета крови, и сохранилась она до наших дней.

Забилась ласточка и — фрр! фрр! фрр! — стала подниматься в небо. Сын Котороанцы схватил ее за хвост, а она рванулась изо всех сил, и в руках у него остался только пучок перьев. Посмотрел он ласточке вслед и увидел, что хвост у нее принял форму ножниц. А ласточка все удалялась и удалялась от него, скрываясь в небе.

С тех пор у ласточек и красная шейка, и хвост ножницами, а гнездо свое они вьют под крышами домов-знак того, что ведут свой род от рода человеческого.

Фестиваль Жулдызай ЛЕГЕНДА О ЛАСТОЧКЕ Отборочный тур город Тараз


Читать еще…

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: